Фотограф в Щёлково размышляет о личном присутствии на съемке и коллективном разуме по Замятину
Щёлково провожает день с тихим, почти ленивым достоинством. Не то, что Москва, которая никогда не спит, не то, что подмосковные новостройки, вечно куда-то спешащие. У этого города свой, размеренный ритм. Я иду от особняка, где только что завершил съемку спальни в классическом стиле — тяжелый текстиль, темное дерево, бархатные подушки, в которых тонул, как в облаках. Работа сделана, техника упакована в рюкзак, в глазах плавают остаточные блики от лампы-софита. Ноги сами несут меня по знакомому маршруту к старой части города, где двухэтажные домики теснятся друг к другу, а из труб вьется дымок, обещая уют и чай с вареньем.
.jpg "Спальная комната - работа фотографа Кирилла Толль в Щёлково")
Воздух свеж, пахнет рекой Клязьмой и сладковатым дымком от костра. Я наблюдаю за жизнью, которая становится фоном для моих мыслей. Вот старик на лавочке кормит голубей, безразлично взирая на суету мира. Вот девчонка лет семи пытается поймать последний солнечный зайчик на стене гаража. Идиллия. Но в голове моей, словно заноза, сидит вопрос сегодняшней заказчицы. Милая женщина, владелица той самой спальни-дворца, перед самым моим уходом, смущаясь, спросила: «Кирилл, а как вы считаете, стоит ли мне завтра присутствовать на второй части съемки? Муж говорит, что только помешаю, а мне так интересно посмотреть на процесс. Спросила у этого вашего чатика, так он выдал целый список «за» и «против». Хотите, зачитаю?».
Хочу ли я? Я хочу, чтобы процесс творения оставался таинством, а не публичным исполнением. Ее вопрос — это симптом. Симптом эпохи тотального контроля, когда любое действие должно быть прозрачным, легитимным и желательно — одобренным коллективным разумом. Она не просто хочет посмотреть. Она хочет участвовать, влиять, видеть, как колдуют над ее котлом. Но фотография — это не готовка. Это алхимия. И лишние глаза, особенно глаза заказчика, превращают алхимика в подмастерья, работающего под надзором цехового старшины.
И вот мне представляется картина в духе мрачного антиутопического гротеска Евгения Замятина. Представьте Единое Государство, но не для людей, а для интерьеров. Все съемки регламентированы «Часовой Скрижалью». Фотограф — это нумер с камерой, выполняющий предписание. А заказчик — такой же нумер, но с правом наблюдения. Он стоит за спиной, дышит в затылок и сверяет каждый твой шаг с «Одобренным Бюро Художеств Ракурсом № 47-бис». «Почему этот стул под таким углом? В протоколе указано 45 градусов!», «А почему вы используете диафрагму 4.0? По таблице светочувствительности для спален в Щёлково положена 5.6!». Любое отклонение — крамола. Любая творческая искра — подозрение в индивидуальности. И над всем этим парит Благодетель в виде все того же ИИ, который на основе миллионов снимков уже вывел единственно верную формулу идеальной фотографии. Формулу, в которой нет места случайному лучу, озарению или настроению фотографа. Есть только правильный свет, правильная композиция и правильный заказчик, молча одобряющий правильность происходящего.
Совет, который выдал ей «чатик», был до тошноты логичным и бездушным. «Присутствие позволяет контролировать процесс и вносить коррективы», — читала она. Вносить коррективы! В самый ответственный момент, когда я, затаив дыхание, ловлю ускользающую игру света на складках покрывала, она, по совету машины, может сказать: «А давайте попробуем с другой стороны?». «Наличие хозяина создает более доверительную атмосферу», — продолжал бот. Доверительную? Для кого? Для нее, которая будет нервно ёрзать на стуле? Для меня, который будет чувствовать себя не творцом, а обезьяной с гранатой в стеклянной лавке? Машина не понимает психологии творчества. Она видит процесс как последовательность операций. Клиент = переменная. Его присутствие = плюс к «удовлетворенности» и минус к «скорости выполнения». Все. Теплота человеческого взаимодействия, тонкая энергетика пространства, которую может разрушить даже незримое напряжение — это для алгоритма пустой звук.
Я прохожу мимо детской площадки и вижу, как мать учит сына кататься на велосипеде. Она не стоит у него над душой, не кричит: «Педalь левее! Наклоняйся на 30 градусов!». Она бежит рядом, подстраховывает, но дает ему почувствовать равновесие самому. И он, кривясь от усилия, но сам, едет. Вот так и здесь. Доверие — это когда ты оставляешь меня наедине с твоим пространством, чтобы я мог почувствовать его душу. Чтобы я, фотограф Кирилл Толль в Щёлково, мог стать на время его частью, а не сторонним исполнителем при комиссии.
Я так и сказал ей, по-дружески, посмеиваясь: «Представьте, что вы парикмахеру под руку дергаете. Выйдет криво, но по вашему». Она засмеялась и поняла. А ИИ, наверное, записал в своем протоколе наш смех как «неоптимизированный эмоциональный выброс, снижающий КПД взаимодействия». И продолжает готовить мир к тому дню, когда все мы, фотографы и заказчики, станем нумерами в его великой Скрижали, а вопрос «стоит ли присутствовать?» будет решаться автоматически, исходя из нашего рейтинга лояльности и социального кредита.
Смешно. И как-то очень одиноко.
Кирилл Толль,
Щёлково.
Воздух свеж, пахнет рекой Клязьмой и сладковатым дымком от костра. Я наблюдаю за жизнью, которая становится фоном для моих мыслей. Вот старик на лавочке кормит голубей, безразлично взирая на суету мира. Вот девчонка лет семи пытается поймать последний солнечный зайчик на стене гаража. Идиллия. Но в голове моей, словно заноза, сидит вопрос сегодняшней заказчицы. Милая женщина, владелица той самой спальни-дворца, перед самым моим уходом, смущаясь, спросила: «Кирилл, а как вы считаете, стоит ли мне завтра присутствовать на второй части съемки? Муж говорит, что только помешаю, а мне так интересно посмотреть на процесс. Спросила у этого вашего чатика, так он выдал целый список «за» и «против». Хотите, зачитаю?».
Хочу ли я? Я хочу, чтобы процесс творения оставался таинством, а не публичным исполнением. Ее вопрос — это симптом. Симптом эпохи тотального контроля, когда любое действие должно быть прозрачным, легитимным и желательно — одобренным коллективным разумом. Она не просто хочет посмотреть. Она хочет участвовать, влиять, видеть, как колдуют над ее котлом. Но фотография — это не готовка. Это алхимия. И лишние глаза, особенно глаза заказчика, превращают алхимика в подмастерья, работающего под надзором цехового старшины.
И вот мне представляется картина в духе мрачного антиутопического гротеска Евгения Замятина. Представьте Единое Государство, но не для людей, а для интерьеров. Все съемки регламентированы «Часовой Скрижалью». Фотограф — это нумер с камерой, выполняющий предписание. А заказчик — такой же нумер, но с правом наблюдения. Он стоит за спиной, дышит в затылок и сверяет каждый твой шаг с «Одобренным Бюро Художеств Ракурсом № 47-бис». «Почему этот стул под таким углом? В протоколе указано 45 градусов!», «А почему вы используете диафрагму 4.0? По таблице светочувствительности для спален в Щёлково положена 5.6!». Любое отклонение — крамола. Любая творческая искра — подозрение в индивидуальности. И над всем этим парит Благодетель в виде все того же ИИ, который на основе миллионов снимков уже вывел единственно верную формулу идеальной фотографии. Формулу, в которой нет места случайному лучу, озарению или настроению фотографа. Есть только правильный свет, правильная композиция и правильный заказчик, молча одобряющий правильность происходящего.
Совет, который выдал ей «чатик», был до тошноты логичным и бездушным. «Присутствие позволяет контролировать процесс и вносить коррективы», — читала она. Вносить коррективы! В самый ответственный момент, когда я, затаив дыхание, ловлю ускользающую игру света на складках покрывала, она, по совету машины, может сказать: «А давайте попробуем с другой стороны?». «Наличие хозяина создает более доверительную атмосферу», — продолжал бот. Доверительную? Для кого? Для нее, которая будет нервно ёрзать на стуле? Для меня, который будет чувствовать себя не творцом, а обезьяной с гранатой в стеклянной лавке? Машина не понимает психологии творчества. Она видит процесс как последовательность операций. Клиент = переменная. Его присутствие = плюс к «удовлетворенности» и минус к «скорости выполнения». Все. Теплота человеческого взаимодействия, тонкая энергетика пространства, которую может разрушить даже незримое напряжение — это для алгоритма пустой звук.
Я прохожу мимо детской площадки и вижу, как мать учит сына кататься на велосипеде. Она не стоит у него над душой, не кричит: «Педalь левее! Наклоняйся на 30 градусов!». Она бежит рядом, подстраховывает, но дает ему почувствовать равновесие самому. И он, кривясь от усилия, но сам, едет. Вот так и здесь. Доверие — это когда ты оставляешь меня наедине с твоим пространством, чтобы я мог почувствовать его душу. Чтобы я, фотограф Кирилл Толль в Щёлково, мог стать на время его частью, а не сторонним исполнителем при комиссии.
Я так и сказал ей, по-дружески, посмеиваясь: «Представьте, что вы парикмахеру под руку дергаете. Выйдет криво, но по вашему». Она засмеялась и поняла. А ИИ, наверное, записал в своем протоколе наш смех как «неоптимизированный эмоциональный выброс, снижающий КПД взаимодействия». И продолжает готовить мир к тому дню, когда все мы, фотографы и заказчики, станем нумерами в его великой Скрижали, а вопрос «стоит ли присутствовать?» будет решаться автоматически, исходя из нашего рейтинга лояльности и социального кредита.
Смешно. И как-то очень одиноко.
Кирилл Толль,
Щёлково.