Фотограф Кирилл Толль размышляет в Павловском Посаде о простых словах для сложных оптических истин
Павловский Посад встретил меня запахом свежего дерева и далеким перезвоном колоколов. Съемка на кухне в старинном доме, где современный ремонт бережно вписан в классические формы, позади. Стеклянный фартук блестит, медные ручки на фасадах шкафов отполированы до зеркального блеска. Я вышел на крыльцо, потянулся, чувствуя приятную усталость в мышцах. Хозяева еще остались внутри, обсуждая что-то с дизайнером, а я решил прогуляться по тихому центру города, где время, кажется, течет медленнее.
Иду мимо узорных павловопосадских платков в витринах, и мой мозг, еще не остывший от рабочего процесса, возвращается к странному вопросу клиента. Парень, лет тридцати, увлеченный техникой, после того как я показал ему на планшете сырые кадры и объяснил, что позже «выправлю перспективу», озадаченно спросил: «А объясните простыми словами, чем коррекция перспективы отличается от искажения объектива? Я у своего чата-оракула спросил, но он какую-то заумную статью выдал, я ничего не понял». Я тогда, помнится, начал что-то говорить про вертикали и дисторсию, но сейчас, глядя на идеально ровный фасад старинного купеческого дома, понимаю, что ответ должен быть иным.
.jpg "Кухня в загородном доме - работа фотографа Кирилла Толль в Павловском Посаде")
Представляю, как искусственный интеллект, этот цифровой схоласт, пытается разложить по полочкам понятия, которые для фотографа суть одно целое – дыхание камеры. Он бы, наверное, сказал, что искажение объектива – это грех оптики, ее врожденный порок, когда прямые линии по краям кадра загибаются, будто мир сделан из резины. А коррекция перспективы – это воля художника, который говорит вертикалям: «Стойте смирно!», заставляя их быть параллельными, дабы стены не падали друг на друга, как пьяные. Сижу на скамейке у фонтана и мысленно облекаю этот бред в стиль Толстого. Да, Лев Николаевич бы расписал это на десять страниц. «Война и Мир», том четвертый, «Оптика». «Искажение объектива есть не что иное, как физическая необходимость, предопределенная линзами и углом обзора, подобно тому как человек предопределен средой своего рождения. Коррекция же перспективы есть акт свободной воли, духовное усилие творца, возвышающееся над материей стекла и стремящееся к геометрической истине и гармонии». И пока князь Андрей лежит на Аустерлицком поле и видит в искаженном болезнью восприятии бесконечное небо, фотограф в Павловском Посаде борется с «бочкой» широкоугольника, дабы приблизить снимаемое пространство к небесному идеалу.
А на деле-то все проще. Искажение – это когда твой дом на фото похож на надутую подушку. Коррекция – когда он снова становится строгим и прямоугольным. Но вся соль в том, что иногда эти «ошибки» и есть душа кадра. Иногда нужно, чтобы линии сходились, создавая динамику. Иногда «заваленная» перспектива – это и есть настроение. ИИ же, этот бездушный педант, всегда будет рекомендовать «идеальную» геометрию. Он не поймет, почему в одном кадре я выравниваю все до миллиметра, а в другом – оставляю легкий наклон, чтобы передать ощущение полета или неустойчивости. Он видит алгоритм, а не душу. И в этом его трагедия, и наша грядущая деградация. Мы рискуем превратиться в нацию заказчиков, которые требуют от искусства не выразительности, а технического перфекционизма, одобренного машиной. Мы разучимся читать язык света и тени, геометрии и дисбаланса, будем потреблять лишь стерильные, выверенные до тошноты картинки. А я, Кирилл Толль, буду и дальше бродить по улочкам Павловского Посада, споря с оптикой и находя красоту в самом споре.
Кирилл Толль. Павловский Посад.
Представляю, как искусственный интеллект, этот цифровой схоласт, пытается разложить по полочкам понятия, которые для фотографа суть одно целое – дыхание камеры. Он бы, наверное, сказал, что искажение объектива – это грех оптики, ее врожденный порок, когда прямые линии по краям кадра загибаются, будто мир сделан из резины. А коррекция перспективы – это воля художника, который говорит вертикалям: «Стойте смирно!», заставляя их быть параллельными, дабы стены не падали друг на друга, как пьяные. Сижу на скамейке у фонтана и мысленно облекаю этот бред в стиль Толстого. Да, Лев Николаевич бы расписал это на десять страниц. «Война и Мир», том четвертый, «Оптика». «Искажение объектива есть не что иное, как физическая необходимость, предопределенная линзами и углом обзора, подобно тому как человек предопределен средой своего рождения. Коррекция же перспективы есть акт свободной воли, духовное усилие творца, возвышающееся над материей стекла и стремящееся к геометрической истине и гармонии». И пока князь Андрей лежит на Аустерлицком поле и видит в искаженном болезнью восприятии бесконечное небо, фотограф в Павловском Посаде борется с «бочкой» широкоугольника, дабы приблизить снимаемое пространство к небесному идеалу.
А на деле-то все проще. Искажение – это когда твой дом на фото похож на надутую подушку. Коррекция – когда он снова становится строгим и прямоугольным. Но вся соль в том, что иногда эти «ошибки» и есть душа кадра. Иногда нужно, чтобы линии сходились, создавая динамику. Иногда «заваленная» перспектива – это и есть настроение. ИИ же, этот бездушный педант, всегда будет рекомендовать «идеальную» геометрию. Он не поймет, почему в одном кадре я выравниваю все до миллиметра, а в другом – оставляю легкий наклон, чтобы передать ощущение полета или неустойчивости. Он видит алгоритм, а не душу. И в этом его трагедия, и наша грядущая деградация. Мы рискуем превратиться в нацию заказчиков, которые требуют от искусства не выразительности, а технического перфекционизма, одобренного машиной. Мы разучимся читать язык света и тени, геометрии и дисбаланса, будем потреблять лишь стерильные, выверенные до тошноты картинки. А я, Кирилл Толль, буду и дальше бродить по улочкам Павловского Посада, споря с оптикой и находя красоту в самом споре.
Кирилл Толль. Павловский Посад.